Часть 4

Нас с Юлей поместили «на постой» в какую-то избу. Хозяин и его сын – на фронте. В избе осталась жена хозяина, невестка с сыном лет десяти и грудным ребенком, который чем-то болен. Все время плачет и не ест. Вернее, уже не плачет, а жалобно скулит. Врачей нет не только в этой деревне, но и в ближайшей округе.
Встретили нас хорошо, но настороженно. Ведь рабочих рук явно не хватает, основными работниками были ребята по 14-17 лет, а хлеб и овощи, корм скоту уже нужно убирать. А настороженно – потому, что еще неизвестно, как мы, городские, справимся с работой. Как только мы приехали, наше «руководство», староста и комсорг К.Г., которая по институту ходила в полувоенной форме и с планшеткой, с председателем колхоза определили фронт работ. Затем нас всех собрали, рассказали, чем мы будем заниматься, назначили время завтрашнего утреннего сбора, ведь мы работаем уже с завтрашнего дня. На этом собрание закончилось. Мы сварили на костре картошку, которую нам дали в колхозе, что-то доели из своих запасов и разошлись по домам.
К нашему приходу наша хозяйка уже затопила баню (бани были в каждом дворе, и все они были «по-черному»). По сибирской традиции в баню идут сначала мужики. У нас тоже был мужик – десятилетний внук хозяйки. В конце концов, мы помылись, что-то постирали, сходили на посиделки, вместе с местными погрызли семечки, попели и разошлись по домам. Хозяйка постелила нам на полу тулупы, мы накрылись одеялами и собрались было спать. Но тут на нас набросились полчища блох. Причем хозяев блохи не беспокоили. Или хозяева просто к ним привыкли. Короче говоря, мы с Юлей вышли во двор, нашли где-то сена, надели лыжные костюмы, укрылись нашими тоненькими одеялами и проспали до утра. Оказалось, что все были в таком же положении. Поэтому все девочки тут же решили, что жить будем не в деревне, а на полевом стане.
Полевой стан оказался километрах в 10 от деревни. Небольшой домик с крылечком на опушке леса, две комнатки с низкими полатями вдоль стен. Если всем лежать головами к стене, то в этих двух комнатах мы все (29 человек) помещаемся. Рукомойник у крылечка, туалет в кустах. Еду готовят дежурные (дежурят по двое) на костре, дров для костра в лесу сколько угодно. Мы даже сделали довольно значительный запас – вдруг пойдет дождь. Продукты примерно раз в 3-4 дня привозят дежурные или кто-нибудь из местных по дороге из деревни – иногда с нами на поле работают и они. Тогда они нам приносят подарки – луковицу, морковку, иногда банку простокиши – так у них называлась простокваша. Мясо нам заменяют грибы. Работа в поле нетрудная, во всяком случае для нас с Юлей – мы вяжем снопы и сами делаем перевясла. Утром приезжают деревенские ребята, работающие на косилке, и мы с ними отправляемся на нужное поле, иногда за два-три километра от нашего стана, расходимся по периметру поля, ждем, когда проедет косилка и сразу же за работу.
Недели через две после начала работы в поле нам привезли жнейку другой конструкции, ее называли приводом. Особенность этой жнейки была в том, что ,объезжая поле второй раз, лошадь шла по только что скошенном. То есть надо было успеть связать снопы до ее прохода. Работа за приводом считалась трудной, тут нужны были ловкость и выносливость. Поэтому за приводом работали только по желанию. В качестве компенсации за трудность полагался литр молока в день каждому. Мы с Юлей и еще 3 или 4 девочки соблазнились молоком и стали работать за приводом.
Начались холода. Утром, когда мы шли в поле, лед на замерзших лужах потрескивал под нашими резиновыми спортсменками. В Новосибирск мы вернулись в самом начале ноября, учебный год начался для нас с опозданием. «Дома» холодно. Дров нет. Иногда провожавшие нас ребята отламывали от тротуара доски (как и в Омске, на многих боковых улицах тротуары были деревянными), тогда у нас несколько дней топилась печка и было тепло. Хорошо, что свет был всегда. Но если мы варили (с помощью кипятильника) картошку, то вся комната сразу наполнялась паром. У нас были и пижамы – лыжные костюмы.
Наша хозяйка никак не могла дождаться, когда мы съедем, т.к. спрос на комнаты был большой, а за нашу она получала гроши, «по твердым расценкам». Примерно месяца через два Юля ушла к своему будущему мужу а я получила место (кровать) в общежитии института. В моей новой комнате жили не студентки, а жены сотрудников института (шофера и вахтера), ушедших на фронт. Обе они уже получили похоронки. У обеих были маленькие дети. Спать было совершенно невозможно, а о занятиях не могло быть и речи, т.к. дети все время то плакали, то болели и плакали. Но мне и здесь повезло. Дирекция института, зная, что на стипендию прожить трудно, практически всем, кто этого хотел, дала работу в самом институте. Практически всеми учебными лабораториями заведовали студенты. А так как у меня был диплом техника по холодной обкатке авиационных двигателей, да и три курса института, то с начала первого учебного года в МАТИ я стала заведовать лабораторией авиационных двигателей. Занятия в институте оканчивались около трех часов, а затем можно было или в соответствии с расписанием быть в лаборатории или заниматься в библиотеке или быть свободной.
Часто мы ходили в театры. Билет в театр стоил 20 рублей, а 100-граммовая булочка – 80. Кто-нибудь из нас жертвовал булочкой (дневная норма хлеба для студентов была 400г), шел на рынок, продавал ее и таким образом обеспечивал 4 билета, например, в театр Ленинского комсомола, который тоже был эвакуирован в Новосибирск.
В своем общежитии я была редко. Моим домом стал институт, вернее, лаборатория. Спала я здесь же на стульях, на войлоке, привезенном из Харькова и не забытом в Омске.
Запомнился приезд папы в начале 1943 года по дороге в какую-то дальнюю командировку из Бузулука через Новосибирск. Папа смог остановиться в Новосибирске почти на сутки. Морозы стояли страшные. В ту ночь, когда я его встречала, было -53С! Мы с Юлей решили, что он остановится у нее. Больше негде. До вокзала было не очень далеко, но одежда моя была явно не по погоде. В моей экипировке участвовали многие. В общем, на меня надели все, что можно –два лыжных костюма, под шапку – очень теплый подшлемник для пилотов, закрывавший все лицо, кроме глаз, какие-то перчатки с крагами, тоже авиационные. Еще утром мы с Юлей пошли на рынок, продали мой отрез на махровый халат, привезенный мной в качестве ценнейшей вещи из Харькова, и на эти деньги Юля на электрической плитке сварила настоящий украинский борщ, поджарила отбивную (для папы) и сварила украинский узвар (очень густой компот). К борщу купили даже сметану.
Сутки пролетели незаметно, ужин-завтрак был отличным, и папе сначала показалось, что мы живем очень даже неплохо. Но когда наутро при свете дня папа увидел как мы одеты, от первоначального впечатления ничего не осталось. На мне – много раз мною подшитые валенки, юбка из материала, из которого военным шьют рубашки, цвета хаки, сшила я ее сама, перелицованное мною пальто с чиненной-перечиненной подкладкой. Все это сшито без машинки, на руках. Но война есть война. Во всяком случае, мы здоровы, в хорошем настроении, учимся.
По воскресеньям мы иногда подрабатывали грузчиками на местном мыловаренном заводе – грузили в вагоны, подогнанные по заводской железнодорожной ветке, довольно тяжелые блоки хозяйственного мыла. Носили мы их на спине в ящике, называвшемся козой, коза удерживалась на плечах рогами. На этой работе нам полагался обед. Обычно это была пшенная каша с кокосовым маслом. Невкусно, но сытно. После окончания работы нам давали по куску мыла (редко по два). Это уже была по тем временам роскошь! Собственно, из-за мыла мы туда и ходили. Один кусок оставляли себе, а , если давали и второй, то его – на рынок.
О той зиме осталось еще одно сильное впечатление. Однажды Юля потеряла хлебную карточку. Хорошо, что это была уже вторая декада месяца. Решили жить на мою карточку и ничего не говорить Юлиному будущему мужу. Но тут и я умудрилась потерять свою. Что делать? Мы уже давно хотели стать донорами – война! Ну, а сложившаяся ситуация нас подогнала. Пошли в донорский пункт, сдали все анализы. Через два дня приходим. У Юли четвертая группа крови. Такую кровь не берут. На следующий день я пошла сдать кровь. А там особый ритуал. Сначала – большая тарелка очень вкусного наваристого куриного супа с вермишелью (и с кусочками курицы!), которого я не ела уже почти два года, с большим куском хлеба, потом сдача крови, затем опять столовая – полагающиеся второе и третье и, наконец, сухой паек (килограмм пшена, полкило сахара, килограмм хлеба и еще что-то) и хлебная карточка на месяц, по 800 г в день.
Весной 1943 года начали поговаривать, что институт возвращается в Москву. Некоторые московские организации и учреждения уже уезжают. Уезжает и театр Ленком. Мы не едем на уборочную, ребята не идут на строительные работы. Ждем. В это время – наступление на Курской дуге. С тревогой слушаем каждое сообщение.
Наконец, в высших инстанциях решили – едем! Нам выделяют состав. Один вагон – пассажирский, в нем – начальство и самая ответственная документация. Остальные вагоны - товарные. Начинается упаковка оборудования. Увольняют новосибирцев, увольняют и нас, всех с выходным пособием. С 1 сентября 1943 года мы уже только студенты.
Во второй половине июля мы грузимся в вагоны. Едем в товарных, спим на нарах на душистой колючей соломе. На остановках, если повезет, едим вместе с солдатами, едущими на фронт или возвращающимися с фронта, в походных кухнях, установленных на перронах. Иногда по несколько часов поезд идет без остановки, иногда поезд еле-еле двигается, иногда вообще стоит: пропускаем эшелоны, идущие на запад, на фронт, и на восток – санитарные поезда. Стоит жара, в вагонах душно. Вентиляция только через громадную дверь. Кто-то из девчонок придумал на остановках бежать к рукаву, через который наполняется водой паровозная цистерна, открывать его и стоять под мощной струей воды – и душ, и массаж. Затем – сразу в вагон, переодеваться и сушить мокрое. Нашему примеру вскоре последовали и ребята. Так была решена проблема бани во время почти двухнедельной поездки Новосибирск-Москва.
3 августа 1943 года мы в Москве. Два года эвакуации позади.
Победа!
Весной 1945 все с нетерпением ждали окончания войны. 30 апреля я повела маму в Большой театр. После первого акта объявили, что наши войска вошли в Берлин. В едином порыве все встали, аплодируя. Раздалось мощное «Ура!». Оркестр заиграл наш гимн тех времен – «Интернационал». Весь зал пел.
По вечерам я включаю наш старенький и довольно громоздкий приемник СИ. Новости передают не только на русском, но и на английском языке. Я слушаю и наши известия, и на английском – передачи на английском не глушат. Таким образом, все новости я узнаю немного раньше, чем они публикуются у нас.
9 мая – День Победы. Утром я пошла на Красную площадь. Незнакомые люди обнимаются, целуются, плачут – и от радости, и от горя – многие не дожили до этого дня. Всех военных, независимо от чинов, поздравляют, качают, поздравляют и военных-американцев, американское посольство тогда было на Манежной площади. Американцев-военных тоже качают.
Вечером я повела маму на Красную площадь, а потом мы пошли в кино у гостиницы Метрополь. После кино по Охотному ряду мы опять прошли на площадь. Всюду много радостных людей, по Пушкинской с трудом пробираются трамваи. Все ждут, может быть, выступит Сталин. Но он не выступил. А над Красной площадью довольно высоко в небе парит освещенный прожекторами громадный портрет Сталина.