Часть 2

И вот я в Омске. Небольшой рубленный аккуратный домик, крылечко с двумя скамеечками на нем по бокам, три окошка на улицу, за забором с калиткой – двор со всякими службами. Дом стоит на высоком фундаменте, так что окошки находятся довольно высоко. Ставни – снаружи. Каждый вечер надо их закрывать и закреплять соответствующими штырями изнутри. За входной дверью что-то вроде тамбура, несколько ступенек вверх, небольшая площадка и опять дверь, уже в сени. С улицы вход только в две комнаты, в ту, где три окошка, и еще в одну, вернее, не в комнату, а что-то вроде прихожей с окнами во двор. В комнату с окнами на улицу поселили семью М. – пять человек, а в дальней части «прихожей», отделенной от входа в нашу комнату плотной шторой, живет хозяйка домика. Со стороны двора есть вход в другую комнату. Там тоже живет семья эвакуированных. Тетя К. с ними не общается, как, впрочем, и с хозяйкой – поведение К. не совсем адекватно, но я не вмешиваюсь. Отопление печное. Печь – в стене между нашей комнатой и прихожей, где живет хозяйка, топится с нашей стороны. Дровами мы обеспечены – всем эвакуированным сразу же выдали дрова и уголь. Водопровода нет. Воду надо брать в колонке. Она примерно в двух кварталах. Носить воду – моя обязанность. На семью из шести человек нужно в день, как минимум, четыре ведра. Каждое утро до работы я приношу эти четыре ведра за один раз – два на коромысле, два – в руках. Не хочется ходить по воду дважды и стоять в очереди. Удобства в виде деревянного туалета – во дворе.
Дети – в детском саду. Их обычно перед работой отвожу я, иногда я их оттуда и забираю.
От наших – ничего, Харьков уже у немцев. Поэтому возникший было вариант – поступить на 4-й курс автодорожного института – фактически и не рассматривался. Преподаватели после харьковских показались какими-то серыми, вместо летной практики – практика на грузовиках. Все правильно. Но не для меня.
В отделе кадров авиационного завода №19 я получаю направление в инструментальный цех, мастером в группу скоб и шаблонов. Этот цех – вспомогательный, он обеспечивает инструментами, в том числе и контрольными, основной завод, расположенный на другом конце города, на улицах названных Линиями – 1-я Линия, 2-я Линия и т.д. На основном заводе работает великий А.Н. Туполев (1888-1972). С него тогда еще не было снято ложное обвинение в измене Родине, поэтому рядом с ним всегда и везде, вплоть до туалета, два охранника. Он знает, что невиновен, ему доверена громадная работа, но его всюду сопровождает охрана. Но ни его, ни от него фактически никто не охраняет. Так НКВД демонстрирует, во-первых, недоверие к этому талантливому конструктору, а во-вторых, свою силу. А.Н. Туполев – трижды Герой Социалистического Труда (1945, 1957, 1972), Действительный член АН СССР (1953).
Мне очень повезло. Мой цех относительно недалеко от дома, на одной из Северных улиц (тоже 1-я Северная, 2-я Северная и т.д.). Дорога занимает около 20 минут. Конечно, никакого транспорта. Цех работает в 2 смены, по 12 часов, в выходные по 8 часов, как в Харькове. Наша группа работает только в дневную смену, так как при изготовлении контрольно-измерительных инструментов нужна большая точность. Основной состав цеха – эвакуированные с Запорожского авиационного завода. Им удалось вывезти практически все оборудование. Значительная часть оборудования уже установлена, но работа продолжается. Стены цеха уже стоят, крыша вот-вот будет закончена. Отопления нет, оно еще монтируется. Температура в цехе как на улице, через щели крыши пробивается снег. Работать приходится в пальто, в шапке, в перчатках. Перчатки, конечно, иногда приходится снимать. Обувь совсем не подходящая, но вскоре всем эвакуированным через эвакопункты были выданы валенки. Нам же валенки выдали прямо в цехе. Все равно холодно. Ведь мы с юга. Сама низкая температура в Харькове была -15С, а здесь…
Тепло только тем, кто работает на высокоточных, прецизионных станках. Для них в цехе построили отдельный «домик» с электронагревателями. Там работают два наших пятикурсника. Один из них, К., даже начальник группы. Он пытался устроить меня к себе, но не получилось, так как там нужны были только рабочие 5-6 разрядов.
Можно представить себе радость всех нас, когда перед октябрьскими праздниками заработали калориферы!
Первое время работать мне было нелегко. Разрыв между теорией (то, что я знаю) и практикой (то, что мне надо делать) довольно значительный. И хотя в институте по металловедению у меня было «отлично», первое время я не могла различить, где сырая, а где закаленная сталь, понятия не имела как исправить испорченную шлифовальщиком закаленную заготовку скобы. Можно привести и много других примеров. Поэтому я часто ходила в группу закалки, смотрела работу калильщиков, иногда просила, чтобы мне дали самое провести все операции, спрашивала, что не знала, опытных рабочих в своей и в других группах, старалась вовсю, хотелось скорее овладеть этой, как я понимала, в общем-то несложной техникой. Очень хотела, чтобы я могла помочь молодым ребятам из местных, оправдала бы свою должность – мастер.
Это нравится пожилым рабочим из нашей группы, у них я всегда нахожу поддержку. Но это же не нравится начальнику группы с несколько необычной фамилией Кравец-Минской. И его можно понять. Он боится, что я могу и хочу (а у меня этого и в мыслях нет) его «подсидеть», он и подумать не может, что это мне совсем не нужно. У меня впереди – институт. Дело в том, что этот начальник, относительно молодой и не очень грамотный красавец (скорее, красавчик, напоминающий довоенных мальчиков с танцплощадок), хочет казаться незаменимым и не хочет на фронт. У него за плечами техникум или техническое училище и пока еще бронь. А тут девчонка, окончившая три курса института, лезет во все дырки, пытается не возвращать в заготовительный цех заготовки с незначительными изъянами, легко исправимыми на месте, не кричит на еще неопытных мальчиков и девочек, иногда задерживается (ведь группа работает только днем), да не одна, а с кем-нибудь из ребят, чтобы наверстать упущенное за день, бегает к начальству, просит оформить для проходной задержку на работе нескольких человек. Иногда я сама становлюсь к станку. Хорошо, что в институтских мастерских мы работали практически на всех станках и на прессах, только шлифовальный станок был мне в новинку.
Особая ответственность была за своевременное выполнение двух заказов – «Красная стрела» и «Сталинский заказ». Они шли вне программы. По программе мы делали контрольно-измерительные инструменты и детали для более сложных инструментов, которые собирались в другой группе нашего цеха. Оба этих заказа обеспечивали изготовление деталей ППШ-41 (пистолет-пулемет системы Г.С. Шпагина) на основной территории завода.
Несмотря на плохую одежду, систематическое недоедание, болели мало. У меня только один раз был конъюнктивит, и то по моей вине – вытерла глаза руками в машинном масле. Даже дали бюллетень – и это при нормальной температуре! Глаза опухли, и я просто ничего не видела. Бюллетень при простуде давался только при температуре выше 37,8С.
Завтракала и обедала я на заводе, а практически всю зарплату и часть продуктовых отдавала тете К. Причем нередко мой вклад в семью был больше, чем М. Но и тете К. доставалось. Шутка ли, прокормить вечно хнычущих детей, от вредности (не от голода, а от жадности все время заглядывающих в тарелку соседа и норовящих оттуда что-нибудь стянуть, как только тот зазевается. И К. это поощряла – «готовила к жизни». Такими они и выросли.
Как-то М. был в командировке. Я пришла с работы, дети уже были дома, старшие помогали накрывать на стол. А на столе – масса вкусных вещей. Мы радостно ужинаем, а после ужина К. спрашивает: «Ну, вы довольны?». Дети кричат «Да, да!». А тетя К. заявляет: «Это вы мою кровь пили!». Дети не понимают, но интуитивно чувствуют, что они сделали что-то очень плохое. Слезы, плач, переходящий в рыдания. Да и мне не по себе. Оказывается, тетя К. сдала кровь в донорском пункте и получила там положенный паек. Часть этого пайка и пошла на торжественный ужин.