Часть 1

ВОЙНА
22 июня 1941 года. Нашему курсу оставалось сдать только один экзамен. А затем – летная практика на У-2 и возможность, если ты себя хорошо зарекомендуешь, подержаться за ручку штурвала. После практики опять в горы на Кавказ.

Мама 18 июня первый раз в жизни поехала отдыхать одна в железнодорожный санаторий в Одессу. 22 июня на рассвете Одессу бомбили. Утром мы получили от мамы совершенно непонятную телеграмму, содержащую только два слова: «что делать». Непонятную – потому, что о начале войны мы еще ничего не знали. О ней объявил Молотов, выступая по радио, только в 12 часов дня. Вот тогда и стал понятен смысл маминой телеграммы. Мы, конечно, были убеждены, что воевать будем на чужой территории. Поэтому папа после выступления Молотова послал маме телеграмму: «отдыхай спокойно». О том, что в первую же ночь войны немцы бомбили многие наши города, в том числе и Одессу, мы узнали позже. Мама (телеграмму она, конечно, получить не успела) приняла решение самостоятельно. Она, не ожидая папиного ответа, поехала с вещами на вокзал и первым же харьковским поездом уехала из Одессы. В городе уже началась паника, потенциальные пассажиры осаждали кассы и поезда. Маме помогло то, что она была не только железнодорожницей, но и награжденной знаком «Почетный железнодорожник», а система железных дорог была в то время своеобразным государством в государстве. Через несколько дней мама уже дома. Вся семья в сборе. И никто тогда и подумать не мог, что уже в сентябре-октябре все мы надолго разъедемся в разные города и что лишь в 1943 году мы все независимо друг от друга окажемся в Москве.

Через несколько дней после начала войны, сдав последний экзамен, практически все студенты пошли работать на авиационный завод в Померках. Это примерно на полпути между домом, где мы жили, и институтом. Ехать надо было на том же трамвае. Я и еще три студентки с нашего курса стали клепальщицами в цехе арматуры. Нужно было вручную склепывать металлические ленты крепления бензобаков самолетов. Две девочки в одной смене, две – в другой. Смена – 12 часов. В воскресенье – пересменка – 8 часов. Конечно, никаких трудовых книжек, никакой оплаты. Да это и ясно – «Все для фронта, все для победы!». И, кроме того, у нас – стипендия.

Начиная с июля, каждое утро ровно в 7 часов (немецкая аккуратность) над заводом появлялись фашистские самолеты. Они не бомбили, просто летали. Летали высоко и были недосягаемы для наших зениток. Их полеты были своеобразной психической атакой.

Наши отступали. А что будет дальше? Приезжал Буденный, говорил, что Харьков не сдадут. Но все понимали, что это слова. Заводы готовятся к эвакуации. Институт и студенты первых трех курсов эвакуируются в Свердловск, а окончившие 4 и 5 курсы получают назначение на авиационные заводы в Горький, Омск, Куйбышев и другие города, где есть авиационные заводы.
Мама, сестра и ее будущий муж уезжают в Горький.

Я решила не ждать эвакуации и, хотя я окончила только третий курс, мне дали в институте направление в Омск, куда уже уехали многие наши старшекурсники. Я хотела работать! В Омске у меня, может быть, будет дом, так как туда из Москвы эвакуировался Народный Комиссариат сельского хозяйства, в котором работал муж маминой сестры. Они уже в Омске.

3 сентября 1941 года я еду в Омск почти последним пассажирским поездом. Причем даже с билетом сесть на поезд очень трудно – стремящиеся уехать харьковчане и беженцы штурмуют все вагоны. Папа с двумя своими сослуживцами провел меня на перрон еще до того, как был подан поезд )он формировался в Харькове). Мы расположились на большом расстоянии друг от друга, чтобы кто-то из нас наверняка попал в вагон, в который у меня билет.

Накануне Харьков впервые бомбили. Никогда не забуду это чувство. Кто-то там, наверху, в самолете, сбрасывает бомбы в «никуда». Кто-то погибнет. Кто? Я не боялась. Просто было обидно. Ты ничего не можешь сделать, никак не можешь повлиять на события. Во время этой бомбежки я, конечно, была на чердаке, в наш дом не попал ни один снаряд. Один из них упал очень близко от нашего дома, на городское кладбище (теперь это место – почти в центре города). Но мы все же оставались на крыше. Не представляю, что бы мы, сидевшие и стоявшие там, с этими снарядами делали.

В ночь моего отъезда немцы бомбили и наш завод. Одна из бомб попала как раз в тот угол моего цеха, где было мое рабочее место. Девочка, моя напарница, погибла.
У меня два адреса - завода, на который у меня направление, и тети Кати. Все мои вещи помещаются в небольшом чемодане и рюкзаке. К рюкзаку прикреплен сверток тоненького (около двух сантиметров толщины) войлока (в эвакуации он служил мне матрасом и источником латок на валенки). Одна рука должна быть на всякий случай свободна! Но две книжки я все-таки взяла – «Давида Копперфильда» Диккенса на английском (чтобы не забывать язык) и «Маскарад» Лермонтова (чтобы выучить его наизусть, что я и сделала на уборочной в Барабинской степи осенью 1942 года).

Все считают, что к весне война окончится и мы вернемся домой. Наши харьковские родственники настолько в этом уверены, что остаются. Уезжаем только мы. Удивительно, что в Харькове остались многие семьи моих школьных подруг, хотя все они знали об отношении фашистов к евреям. Многие из оставшихся погибли. Погибли по-разному.
Р.Г., очень красивая девочка, всегда ходившая в ярко-красном берете, окончила нашу школу на год раньше меня и сразу же вышла замуж за своего соученика З. (он оказался немцем, и они решили из Харькова не уезжать). После взятия Харькова немцами, он сообщил «куда надо», что Р. – еврейка, и она погибла.
В музыкальной школе вместе с нами училась очень способная девочка З.Ю. Когда всем евреям приказали собраться в каком-то месте, они с мамой решили остаться дома. Немцы, проверяя выполнение своего требования, обнаружили З. и ее мать в их квартире. З. повесили здесь же во дворе на глазах обезумевшей матери, а мать – пристрелили.
Неизвестно, как пропал младший брат моей школьной подруги И.Д. – вышел из дома и не вернулся.
Талантливая А.Р., способная пианистка, страстно любившая классическую музыку, всегда боялась переохлаждения рук, поэтому надевала перчатки, если на улице было не то, что холодно, а лишь прохладно. А. пришлось играть в каком-то ночном клубе для немецких солдат, конечно, не классический репертуар. Она не смогла этого вынести и вскоре умерла.

Управление Южной железной дороги, где папа работал в Отделе Учебных заведений (детские сады, школы, железнодорожные училища, техникумы, институты) тоже готовились к эвакуации. Вскоре выяснилось, что Управление уезжает (почти последним из всех учреждений Харькова) в Бузлук, куда переезжает основная часть Наркомата путей сообщения из Москвы. Но об этом я узнала позже.

Таким образом, все мы уезжали в разные города. У нас для связи только один адрес – в Омске.